"Серп и молот". В суровые 90-е порой нечего было кушать, зато высокое искусство с экранов лилось рекой. Собственно, этот фильм - характерный представитель постперестроечного арт-хауса со всеми полагающимися атрибутами - атмосферой абсурда и тоскливой безнадёжности, бодрящим сочетанием свежести творческих идей и сырости выпущенного продукта. Пересказ фильма мне встречался когда-то давно, однако был столь удивительным, что я уже начала подозревать, что он приснился мне. Собственно, речь в фильме идёт о простой деревенской бабе Евдокии Кузнецовой, но её мы, можно сказать, не увидим - разве что в секундном эпизоде-флешбеке и на крошечной фотографии на памятнике, поскольку Евдокия посредством новаторского эксперимента во имя светлого будущего и с личного благословения Сталина была превращена в Евдокима. Последний приходит в себя после операции. Поскольку это не американская комедия, то никакого обыгрывания неловкости героя (героини?) из-за изменений тела и социальных предрассудков мы не увидим. Эксперимент сразу дал нам полноценного мужика, с бицепсами, щетиной и прочими причиндалами. Арт-хаус, чо. Герой тут же начинает реализовывать новоприобретенную мужскую сущность, приставая к приглядывающей за нем медсестре. Медсестра сначала называет Евдокима дурой, но потом сменяет гнев на милость и окончательно делает героя мужчиной.
Затем герой отправляется в новую жизнь, где становится метростроевцем, отличником труда, партийным деятелем, мужем красавицы-ударницы-комсомолки-спортсменки, приёмным отцом испанской сироты и моделью для половины памятника "Рабочий и колхозница". И тут, на вершине своей гегемонской карьеры, встречает всю ту же медсестру, и тут-то его - внезапно! - настигает любовь. И герой обнаруживает, что все его достижения, вся его власть и свобода - лишь видимость, что он по-прежнему объект вивисекции, только уже иного плана. А фильм движется к своему трагическому и абсурдному (разумеется) финалу.
Особую изюминку картине придают Сталин, совершенно не похожий на Сталина, и испанская девочка, в которой нет ровными счётом ничего испанского. Подозреваю, что Вера Мухина тоже ни разу не похоже на Веру Мухину.
Наверное, в этой истории есть глубокий символизм, согласно которому русский народ, вопреки своей иньской натуре, то и дело вынужден проявлять мужество, и порой даже успешно это делает, но мужество это какое-то бабское, надрывное и слишком дорогостоящее. А может, и не было такого символизма, и я его сама надумала. Медсестра, судя по правильной речи и неизбывному трагизму всего её существования, являет собой собирательный образ интеллигенции. Что тоже в своем роде символично и как бы намекает зрителям, что народу любить интеллигенцию чревато.